Неточные совпадения
В
канаве бабы ссорятся,
Одна кричит: «Домой идти
Тошнее, чем на каторгу!»
Другая: — Врешь, в моем дому
Похуже твоего!
Мне старший зять ребро сломал,
Середний зять клубок украл,
Клубок плевок, да
дело в том —
Полтинник был замотан в нем,
А младший зять все нож берет,
Того гляди убьет, убьет!..
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою
канавой. На другой
день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Это было уже давно решено: «Бросить все в
канаву, и концы в воду, и
дело с концом». Так порешил он еще ночью, в бреду, в те мгновения, когда, он помнил это, несколько раз порывался встать и идти: «Поскорей, поскорей, и все выбросить». Но выбросить оказалось очень трудно.
Шел он торговыми улицами, как бы по
дну глубокой
канавы, два ряда тяжелых зданий двигались встречу ему, открытые двери магазинов дышали запахами кожи, масла, табака, мяса, пряностей, всего было много, и все было раздражающе однообразно.
Было уже восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал Версилова: хотелось ему многое выразить, и сердце у меня горело. Но Версилов не приходил и не пришел. К маме и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да и Версилова, чувствовалось мне, наверно весь
день там не было. Я пошел пешком, и мне уже на пути пришло в голову заглянуть во вчерашний трактир на
канаве. Как раз Версилов сидел на вчерашнем своем месте.
На дворе была уже весна: снег быстро таял. Из белого он сделался грязным, точно его посыпали сажей. В сугробах в направлении солнечных лучей появились тонкие ледяные перегородки;
днем они рушились, а за ночь опять замерзали. По
канавам бежала вода. Она весело журчала и словно каждой сухой былинке торопилась сообщить радостную весть о том, что она проснулась и теперь позаботится оживить природу.
— Было уже со мной это — неужто не помнишь? Строго-настрого запретила я в ту пору, чтоб и не пахло в доме вином. Только пришло мое время, я кричу: вина! — а мне не дают. Так я из окна ночью выпрыгнула, убежала к Троице, да целый
день там в одной рубашке и чуделесила, покуда меня не связали да домой не привезли. Нет, видно, мне с тем и умереть. Того гляди, сбегу опять ночью да где-нибудь либо в реке утоплюсь, либо в
канаве закоченею.
Произнося свои угрозы, матушка была, однако ж, в недоумении. Племянник ли Федос или беглый солдат — в сущности, ей было все равно; но если он вправду племянник, то как же не принять его? Прогонишь его — он, пожалуй, в
канаве замерзнет; в земский суд отправить его — назад оттуда пришлют… А
дело между тем разгласится, соседи будут говорить: вот Анна Павловна какова, мужнину племяннику в угле отказала.
Мое
дело такое, что все в уезде да в уезде, а муж —
день в кабаке, ночь — либо в
канаве, либо на съезжей.
Днем он бродил по окраинам города, не рискуя проникать в центральные части; с наступлением ночи уходил за заставу и летом ночевал в
канаве, а зимой зарывался в сенной стог.
И в самом
деле неинтересно глядеть: в окно видны грядки с капустною рассадой, около них безобразные
канавы, вдали маячит тощая, засыхающая лиственница. Охая и держась за бока, вошел хозяин и стал мне жаловаться на неурожаи, холодный климат, нехорошую, землю. Он благополучно отбыл каторгу и поселение, имел теперь два дома, лошадей и коров, держал много работников и сам ничего не делал, был женат на молоденькой, а главное, давно уже имел право переселиться на материк — и все-таки жаловался.
Он лег в
канаву и пролежал в ней остаток ночи, весь
день и следующую ночь.
К сумеркам он отшагал и остальные тридцать пять верст и, увидев кресты городских церквей, сел на отвале придорожной
канавы и впервые с выхода своего задумал попитаться: он достал перенедельничавшие у него в кармане лепешки и, сложив их одна с другою исподними корками, начал уплетать с сугубым аппетитом, но все-таки не доел их и, сунув опять в тот же карман, пошел в город. Ночевал он у знакомых семинаристов, а на другой
день рано утром пришел к Туганову, велел о себе доложить и сел на коник в передней.
Но привезли песок, прошло и два, и четыре
дня, и неделя, а на месте будущего фундамента все еще зияла
канава.
К земству примкнуть но мы не знаем, как гать построить, и где
канаву прорыть; не знаем, да и не хотим знать, ибо наше
дело не указать, а приказать.
Впрочем, он только еще нынешний год не пошел, а прошлый ходил, но, не дойдя еще до прихода, свалился в
канаву и пролежал тут почти целый
день.
И выходит, как будто мы, в самом
деле, ставим на пьедестал человека, особенно когда утилитарные враги начинают утверждать, что они этого человека не трогали и в
канаву не тащили…
Это было претихое место, как раз идущее под стать моему настроению. Между тополями и темным забором была довольно глубокая заросшая травою
канава, в которую я юркнул, как хорь, — и, упав на ее
дно, лег лицом ниц к земле и заплакал.
Семен выбирал, как бы проехать посуше и поближе, где лугом, где задами; но там, гляди, мужики не пускают, там попова земля, нет проезда, там Иван Ионов купил у барина участок и окопал его
канавой. То и
дело поворачивали назад.
Потом мы решили построить себе курень. Выбрали укромное место в
канаве старого сада, густо заросшее лозняком и черемухой. Расчистили
дно и стенки, устроили стол, в откосах
канавы вырыли сиденья и погреб для припасов, развесили по сучкам свое оружие. Отсюда мы делали набеги на ляхов, сюда скрывались от их преследования.
Он вспомнил, что всю ночь отгонял от себя мысль о появлении Савина, не только знавшего, но и бывшего в приятельских отношениях с действительным владельцем титула графов Стоцких, отгонял другою мыслью, что успеет еще на следующий
день со свежей головой обдумать свое положение, и вдруг этот самый Савин, как бы представитель нашедшего себе смерть в
канаве Сокольницкого поля его друга, тут как тут — явился к нему и дожидается здесь, за стеной.
В противуположность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей занятых
делом было ограничено, отделено от других
канавой, здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Шлепнулся мастеровой беззвучным тюфячком в
канаву, ножки задрал, — досада его калит: последняя тварь, муха, выражается, а он всего, как есть, разворота лишился.
Дела…
Когда Мигурского увели, оставшийся один Трезорка, махая хвостиком, стал ласкаться к нему. Он привык к нему во время дороги. Казак вдруг отслонился от тарантаса, сорвал с себя шапку, швырнул ее изо всех сил наземь, откинул ногой от себя Трезорку и пошел в харчевню. В харчевне он потребовал водки и пил
день и ночь, пропил все, что было у него и на нем, и только на другую ночь, проснувшись в
канаве, перестал думать о мучившем его вопросе: хорошо ли он сделал, донеся начальству о полячкином муже в ящике?